Лукомский Л.Ю. Ямвлих Халкидский и неоплатонический синтез философии и теургии

В знаменитой книге польского писателя и ученого Яна Потоцкого "Рукопись, найденная в Сарагоссе", написанной в начале XIX века, в числе прочих достопримечательных историй, рассказываемых героями романа друг другу вечерами во время странствий по Испании, излагается и следующая.* Вечный Жид Агасфер вспоминает детские годы, проведенные им в Александрии, и, упомянув о своем тогдашнем интересе к разнообразным религиям, пересказывает содержание бесед с египетским жрецом Изиды Херемоном, просветившим его в экзотерических вопросах жреческого служения египтян. Смысл его рассуждений таков. Египтяне, как и иудеи, почитают единого Бога, собственного отца и собственного сына и единственного отца Бога, само добро, начало всего и источник понятий первейших созданий; Он – первооснова, Бог Богов, монада единства, предшествующая существованию и творящая основу для существования, ибо от него исходит существование бытия и само бытие, и потому он называется также Отцом бытия. Именование же этого единого Бога бывает разным: когда речь идет о божественном разуме, его называют Эмеф; когда о словесном истолковании – Тот или Эрмет (отсюда – греческое Гермес); когда о божественном творении – Амон; когда о покровительстве искусствам – Пта; когда о добре – Озирис. Поскольку Бог вступает в самые разнообразные отношения, то он и почитается как собирательный и бесконечно разнообразный; таким образом, не кощунствуя, можно говорить и о множестве богов. У человека же имеются два духа – злой и добрый. Помимо единого Бога и многих богов, упоминаются и другие сверхъестественные существа: духи;** герои, души которых близки к природе духов; ангелы; архангелы, отождествляющиеся с архонтами; князья зодиака и чистые души.

Пьер Адо. Плотин или простота взгляда

"Почему все-таки не остаемся мы в вышнем мире?" (VI 9, 19, 1). Таков глобальный вопрос Плотина. Если частица нас всегда находится в духовном мире, и подчас нам случается подниматься до этого высшего уровня, жить лучшей жизнью, покоиться в Боге, полниться единым присутствием, испытывать любовь к Благу, становиться взглядом, который превращается в тот самый свет, который излучает взгляд, как же можно опуститься обратно, как присутствие может исчезнуть, как пламя любви может угаснуть (VI 9, 9, 60), как можно вновь видеть различные предметы, как можно вновь вернуться к сознанию, размышлять, рассуждать, снова чувствовать свое тело, одним словом, как можно снова стать человеком?
Когда ты ощутил, что настоящая жизнь – в духовном мире, изведал, в мимолетном озарении, союз с Богом, как сможешь ты вернуться к повседневной жизни, которая кажется нормальной другим людям, но тому, кто познал экстаз, представляется противоестественным и мучительным состоянием?
Человек падает потому, что не в силах больше оставаться в вышнем мире. Но теперь он уже не в силах оставаться и в материальном. Теперь он не принадлежит ни к какой сфере: слишком земной, чтобы сохранить божественный дар, но слишком божественный, чтобы забыть о нем:
"Души вынуждены походить на "амфибий": они живут частично жизнью вышнего мира, частично – жизнью нашего" (VI 8, 4, 31).
И Бог не только в нас. Он также и в мире. В последних словах Плотина вновь слышится намек на эти две формы Божественного присутствия. Он скажет своему ученику Евстохию, присутствовавшему при его последних минутах: "Стремлюсь вознести божественное во мне к божественному во всем" (Жизнь Пл. 2, 25).

Дугин А. Христианство и платонизм: выяснение пропорций

Второй полюс может быть сформулирован следующим образом. Христианское учение и, в первую очередь, христианское богословие представляет собой не что иное, как развернутую платоновскую топику, наложенную на мессианскую эсхатологическую канву иудаизма. Христианство распространялось в среде эллинизма, в значительной мере построенного на платонической философии и ее различных изводах (в первую очередь, аристотелизме); а иудейская диаспора была проникнута именно этой платонической культурой, которая и стала базой для нового религиозного учения в его догматико-интеллектуальной форме. Эта позиция исходит из следующей посылки: собственно «эллины», о которых идет речь в апостольские времена и к которым обращаются огласители «Благой Вести», а также духовная среда, в которой пребывают иудейские общины в Римской империи, составляют широко понятое поле платонического мировоззрения. Это мировоззрение является общим знаменателем и для языческой теологии мистерий, и для орфиков, и пифагорейцев, и для философствующих иудеев (таких как платоник Филон Александрийский), и для носителей разных синкретических, «восточных» культов («халдейские» и «магические» течения), и для разнообразных иудейских сект (например, ессеев). Платонизм I века греко-римского мира модно назвать рассеянным. Собственно то, что принято относить к «среднему платонизму», представляет собой лишь вершину айсберга намного более широкого течения, которое, в свою очередь, выразиться в обобщающую модель в александрийском неоплатонизме Аммония Саккаса и его учеников. Но то, что получит название «неоплатонизм», будет не нововведением, а лишь собиранием этого рассеянного умонастроения в единую обобщающую систему.

Прокл. Теология Платона

Прежде всех сущих, как и прежде самих богов, производящих эти сущие на свет, была гипостазирована единая, обособ­ленная и безучастная причина, неизреченная и не произносимая ни в какой речи, непознаваемая и не воспринимаемая любым знанием, породившая все из себя и неизреченно предшествующая всему, возвра­щающая его к себе и оказывающаяся наилучшей целью для него. Эту причину, подлинно и обособленно внеположную всему и единично гипостазирующую все генады божественного, а также роды сущего и выходы за свои пределы, Сократ в «Государстве» называет благом и на основании ее аналогии с Солнцем выявляет ее удивительное и непознаваемое превосходство над всем умопостигаемым. Далее, Парменид именует эту причину единым и при помощи апофатических суждений описывает обособленное и неизреченное наличное бытие это­го единого, которое является причиной всего. В письме к Дионисию речь ведется с использованием иносказаний: вокруг этой причины располагается все; она воспевается как причина всего прекрасного. В «Филебе» Сократ прославляет эту причину как то, что гипоста­зировало все, поскольку она оказывается причиной всякой божествен­ности, ибо своим бытием богами все боги обладают благодаря пер­вому богу.

Нумений. Фрагменты

Эта пещера 1 , имея в себе неиссякаемые источники влаги, является символом не интеллигибельной, а чувственной сущности. Это не было святилище орестиад (горных), или акрейских (вершинных) нимф, или каких‐либо еще. Оно было святилищем наяд, получивших свое имя от потоков 2 . Нимфами‐наядами мы называем собственно потенции, присущие воде; они же [пифагорейцы?] так называли вообще все души, нисходящие в мир становления. Предполагалось, что души эти соединяются с влагой, движимые божественным духом, как, по словам Нумения, сказал и пророк: «Дух божий носился над водой» 3 . Поэтому и египтяне представляли себе все божества не стоящими на чем‐либо твердом, а [стремительно летящими] на кораблях – в том числе и солнце, и вообще всех 4 : под ними следует понимать души, парящие над влагой и нисходящие для становления. Поэтому Гераклит сказал, что душам наслаждение, а не смерть стать влажными, наслаждение же для них – падение в рождение. В другом месте он говорит: «Мы живем их смертью, а они живут нашей смертью»5 . Соответственно этому поэт 6 называет находящихся в становлении «влажными», «имеющими влажные души», им приятны кровь и влажное семя, как и душам растений – питающая их вода 7 .

Дамаский. Комментарий к "Пармениду" Платона

Если бы кто–нибудь высказал недоумение по вопросу о том, почему ум при посредстве души производит на свет ум, допускающий участие в себе, саму душу и связанное с ней тело ― как бы три вместилища, а божественность порождающего ума [вовсе не] приводит к возникновению трех божественностей ― принадлежащих уму и душе и собственной для тела; кроме того, если бы он удивился тому, почему, когда речь идет о телесной, единая генада предстоит двум или даже трем вместилищам и почему, когда речь идет о душевной, она связана и с умом и с телом, а когда о природной ― с душой и умом; далее, если бы он счел, что в сущности зависящее оказывается тем же самым, что в сверхсущностном то, от чего оно зависит, а, стало быть, если оно тройственно, то тройственно и сверхсущностное,― так вот, если бы кто–нибудь испытывал трудности во всех этих вопросах, то пусть он, во–первых, припомнил бы то, что было мною уже сказано: что соприкосновение с единым является прежде всего делом ума, а душа и тело, так же как и становление вообще, будучи как бы убогой нищетой, стоят в преддверии богатства. Они издале ка и опосредованно вкушают нечто от генады.

Николай Кузанский. Об ученом незнании

Способ свертывания и развертывания выше нашего ума. Кто, спрашиваю, может понять, как из божественного ума получается множество вещей, когда их бытие есть мысль Бога, а она — бесконечное единство? Если обратишься к числу, усматривая подобие в том, что число есть тоже размножение деятельностью ума общей единицы, то представляется так, словно Бог, будучи единством, размножен в вещах, раз его мысль есть их бытие; но опять-таки понимаешь, что божественное единство, бесконечное и максимальное, размножиться не может! Как же понимать множество, бытие которого происходит от единого без размножения этого единого? Или как понимать размноженность единства без его размножения? Уж, конечно, не наподобие размноженности единого вида или единого рода на виды и индивиды, вне которых и род, и вид существуют только в абстрактном понятии. Как развертывается в множество вещей Бог, чье единство и не абстрагируется разумом из вещей, и не связано, или погружено в вещи, никто не понимает. Рассмотришь вещи без него — они так же ничто, как число без единицы. Рассмотришь его без вещей — у него бытие, у вещей ничто. Рассмотришь его, как он пребывает в вещах, — окажется, что рассматриваешь вещь как некое бытие, в котором пребывает Бог, и тем самым заблуждаешься, как ясно из предыдущей главы: ведь бытие вещей не есть что-то другое [рядом с божественным бытием], словно это две разные вещи, но все их бытие и есть бытие-от. Рассмотришь вещь, как она пребывает в Боге, — она есть Бог и единство.

Гиерокл. Комментарий к Пифагору

Итак, сначала нужно стать человеком, а потом богом. Гражданские добродетели делают человека благородным, а знания, ведущие к божественному совершенству, богоподобным. При восхождении малое предшествует великому, так же и наставления в добродетели в начале пифагорейских стихов учат нас восходить от добродетельной жизни к божественному подобию. Стихи построены так, чтобы, прежде чем открывать другие книги, читатели увидели существо философии. Стихи названы "Золотыми", потому что они прекрасны и божественны, как, различая века по содержанию, золотым веком мы называем время, когда жили самые великие люди. Золото есть нечто подлинное, без примеси земли, как и родственные ему серебро, медь и железо, из которых золото, не покрываясь ржавчиной, выделяется своей природой, прочие же превращаются в ржавчину, соединяясь с землей. Если понимать под ржавчиной порочность, то праведный, чистый век и непорочный характер справедливо называют золотыми. Также и этим стихам дали название "Золотых" и "Божественных", потому что все в них прекрасно. В них не так, как в других стихах, где одно удачно, а другое плохо, но во всем равно проявляется чистота, ведущая к божественному подобию и открывающая высшую цель пифагорейской философии, как станет ясно в подробном объяснении. Так что начнем сначала.

Гемист Плифон. Речи о реформах

По моему мнению, принятие мер по благоустройству страны [Пелопоннеса] будет иметь не малое значение для безопасности и благополучия великого города [т. е. Константинополя], о чем в настоящее время я считаю излишним говорить подробно. О том, насколько эта страна заслуживает величайшего внимания, достаточно, мне думается, было сказать в немногих словах. А теперь я хочу говорить о тех мерах, какие Вам следует предпринять в дополнение к уже совершенным благодеяниям, какие улучшения являются наиболее неотложными и какие принесут наибольшую пользу. Однако до этого я хочу обратить внимание на то, что нехорошо устроено в делах [этой страны].
Прежде всего можно заметить, что львиная доля пелопоннесцев занимается земледелием, а некоторые—скотоводством, добывая себе этими занятиями средства к существованию. Одни и те же люди должны платить налоги государству и выполнять военную службу. Налоги взыскиваются [небольшими долями, но часто и многими [сборщиками], причем большинство их взыскивается деньгами, а не произведениями природы. И вот когда этих людей призывают в войско, из многих являются лишь немногие, а из являющихся большинство приходит невооруженными. Но и у тех, кто остается в войске, нет желания быть в нем долго, так как их влечет домой их хозяйство, которое обложено налогами и тем не менее должно кормить их и дома, и в войсках. Невелика же польза от войска, которое не является постоянным или не вооружено.

Григорий Нисский. Об устроении человека

Но Святая Пасха требует обычного дара любви, который приносим высокой душе твоей, человек Божий, хотя он и меньше дара, какой следовало бы принести тебе по достоинству, но не скуднее дара, какой только в наших силах. Дар этот есть слово, подобное некоей убогой ризе, сотканной не без труда нашим умом. Хотя содержание слова многим, может быть, покажется смелым, однако же не сочтут его неприличным. Ибо Божие творение достойно уразумел один Василий, поистине созданный по Богу и душу свою по образу Сотворившего образовавший, общий наш отец и учитель, обозрением своим сделавший высокое устройство Вселенной для многих удобопонятным и с этим миром, который сотворен Богом по истинной премудрости, ознакомивший приведенных к созерцанию его мудростью. Но мы, будучи не в силах и удивляться ему по достоинству, вместе с тем задумали присовокупить то, чего не доставало в обозрении великого, не для того, чтобы своим подлогом опорочить его труд (ибо непозволительно оскорблять эти великие уста, приписывая им наши слова), но чтобы не подать мысли, будто слава учителя оскудела в его учениках. Так как в шестодневе недостает рассуждения о человеке, то, если бы никто из учеников его не приложил старания восполнить этот недостаток, это справедливо послужило бы поводом к упреку вопреки великой его славе, будто не хотел он образовать в слушателях какой-либо разумной способности. Теперь же, когда осмелились мы по мере сил изложить недостающее, если в труде нашем найдется нечто как бы не недостойное его учения, то, без сомнения, это будет отнесено к учителю. Если же слово наше не достигнет высоты его взгляда, то обвинение не падет на него и он избежит упрека, будто бы не хотел ученикам сообщить что-либо дельное, а мы справедливо окажемся повинными пред ищущими предлогов к упреку, как в тесноте сердца своего не вместившие мудрости наставника.

Pages

Subscribe to Front page feed